Знакомые часто спрашивали меня, снимают Кинули или нет. «Вы знаете, — говорили они, — это, может быть, единственный случай воспитания и содержания львёнка в комнате! Как жаль, что его не снимают в кино!» Жалела, конечно, и я. Было так много интересного, так хотелось бы всё это заснять. Но фотоаппарата у меня не было, а снять в кино — я не знала, кого просить. Случай подвернулся сам. В Зоопарке режиссёр Союзтехфильма снимал картину. Он узнал, что у меня дома живёт лев, и предложил его снять. Нужно ли говорить о том, что я с радостью согласилась!
Режиссёр написал сценарий, а в выходной приехал с оператором снимать. Оператор — звали его Андрей, будем так называть его и мы — тащил киноаппарат, режиссёр — треножник и ещё какой-то ящик. Нагруженные с головы до ног, появились они первый раз в нашей квартире. Разгрузились и отправились знакомиться с «артисткой».
Встретила новых людей Кинули недоверчиво. Долго обнюхивала одежду и ноги пришельцев, прежде чем дала себя тронуть. Но снимать её в этот день не пришлось. Чтобы Кинули держалась просто и не пугалась, нужно было дать ей сначала привыкнуть к новым людям. И вот, просиживая часами на полу, подманивая кусочками мяса, оператор и режиссёр старались завоевать доверие четвероногой «артистки». Это было трудно, очень трудно; при мне Кинули не обращала на них внимания, без меня не подходила близко и даже не брала из чужих рук мяса. И всё-таки они своего добились: Кинули перестала дичиться, и можно было начинать съёмку.
Аппарат приготовили заранее. Поставили и загородили его стульями, завесили одеялом. Туда же спрятался Андрей. Иначе нельзя: Кинули хоть и ручная, а осторожность у неё была как у дикого зверя. Когда всё было готово, в комнату впустили Кинули и Пери. Пери нужна была для спокойствия, без неё Кинули не стала бы играть. По ходу картины Кинули должна была спокойно лежать на диване. На диван она прыгнула охотно, но как только затрещал аппарат, встрепенулась, И тут-то начались наши мучения. Кинули ни за что не хотела сниматься: пугалась звука аппарата и убегала. Не было никакой возможности заставить её подойти. Ничто не помогало: ни окрики, ни ласка. Нужно было как-то заглушить пугающий её треск аппарата.
Но как это сделать? Тут я вспомнила, как нравилась Кинули музыка, как лежала она часами около патефона и ни на что не обращала внимания. Так мы и сделали. Поставили у аппарата патефон, и музыка заглушила треск. Знакомые звуки танцев не пугали Кинули, она себя чувствовала прекрасно: играла, ела, пила, лежала на диване и делала всё, что от неё требовали. Оператор был в восторге. Он снимал, а режиссёр заводил патефон и менял пластинки.
Солнца в комнате было мало, а снимать без солнца нельзя. Бывало, уходит солнце, и мы со столами, стульями и с «артисткой» за ним двигаемся. А тут ещё — то Кинули не так легла, то аппарат не так поставлен… Горе одно, да и только! Не лучше было и с Пери. Кинули снималась хоть под музыку, а Пери — никак. Однажды её снимали с магнием и сильно напугали вспышкой. С тех пор она, как только увидит аппарат, ложится на спину, закрывает глаза и лежит как дохлая, не шевелясь.
Однако хотя и медленно, но дело подвигалось вперёд. Сняли Кинули за едой, её игру с Пери, как она носит свою миску, как пьёт из соски молоко. Сняли, как гуляет на дворе и играет с ребятами. Хорошо, что успели снять с соской, а то через несколько дней Кинули её проглотила.
Последняя соска
Возвращаюсь я как-то с работы домой, а в дверях меня встречает бабушка, вся в слезах:
— Вера Васильевна… голубушка… соска!
Ничего понять не могу.
В чём дело? Какая соска? Наконец с трудом разобрала. Кинули сорвала с бутылки соску и проглотила. «Я и ахнуть не успела…» — плакала, рассказывая, бабушка.
Несмотря на проглоченную соску, Кинули себя чувствовала превосходно. Возилась, играла. И всё-таки я волновалась. Как знать, чем кончится дело? Много случаев знала я, когда от проглоченной резины погибали звери. Резина не переваривается. В кишечнике она разбухает, может закупорить его, и животное погибнет. То же могло случиться и с Кинули.
К тому же лакать молоко из блюдечка Кинули не умела или, вернее, не хотела. Она прекрасно лакала с Пери из миски суп, ела кашу, а вот молоко без соски никак не пила.
Пришлось бежать за соской. Но из новой соски Кинули тоже не пожелала пить. Взяла было её в рот, но тут же бросила, обнюхала и отошла.
Я рассердилась, схватила на руки капризулю и стала пихать ей соску в рот. Не помогло и это. Кинули вырывалась, выплёвывала соску, не хотела даже держать её во рту. Я понимала: старая соска по ощущению, запаху, вкусу была совсем другой. Кинули к ней привыкла, а к новой отнеслась так, как отнеслась бы к новой матери. И чего только я не делала: кипятила в воде, чтобы сделать мягче, в молоке, чтобы отбить запах, — ничто не помогало. Кинули от голода кричала, не ела мяса и молоко из новой соски не пила.
Прошло три дня. Три дня ничего не ел львёнок. И только на четвёртый, не на шутку проголодавшись, Кинули начала пить молоко из новой соски. Впрочем, прослужила она недолго. На другой же день Кинули проглотила и её. Это была последняя соска, потому что с тех пор я больше ей сосок не покупала. И постепенно Кинули начала пить молоко из мисочки.
