В переулке фонарей еще не зажгли. Сумрачно было во дворах, темно в подворотнях.
К вечеру многие жильцы вышли на улицу поболтать, подышать воздухом. Вдаль по всему переулку до Крестьянской заставы, по двое, по трое, кучками, они торчали у ворот и подъездов. У нашего дома даже собралась небольшая толпа: Райка Паукова, бабушка Волк, а с ними знакомые и незнакомые люди из соседних домов и пришлый народ, из Жевлюкова переулка.
Из толпы доносились обрывки слов и разговоров:
— И что ж, их прямо в рясе повели?
— Денег полный чемодан…
— Да разве они залезут в корзинку?
— Тьфу! — плюнул Крендель. — Болтают, не зная чего.
Сраженный коллекцией перьев, он увял, устало сел на лавочку под американским кленом.
— Монахов я и новых могу завести, но такого, как Моня, на свете нет.
— Еще бы, — сказал я.
Крендель вздохнул, обхватил колени руками, сгорбился и сейчас в точности оправдывал прозвище. Он вообще-то был очень высокий, выше меня на три моих головы и на четыре его. Раньше все его звали Длинным, тогда он нарочно стал горбиться, чтоб быть пониже, тут и стал Крендельком.
— Вот уж в ком было благородство, так это в Моне. В нем была мысль. А как он кувыркался — акробат!
От ворот послышалась какая-то возня, толкотня, народу еще прибавилось, послышались крики типа: «Нет, постой! Погоди!»
— Крендель! — крикнул кто-то. — Крендель, сюда! Подозреваемого поймали!
Мы выскочили за ворота.
— Вот он! — кричала бабушка Волк. — Вот он, Подозреваемый, — и крепко держала за рукав какого-то гражданина, который отмахивался граблями.
— Кто ты такой? — приставал с другого бока дядя Сюва. — Чего ты тут ходишь? Вынюхиваешь?
— Я — Никифоров, — объяснял Подозреваемый, пытаясь освободиться. — Иду, ни к кому не прикасаюсь, и вдруг — попался.
— Теперь тебе, милый, не отвертеться.
— Не отвертеться, — соглашался гражданин Никифоров. — Попался я, наконец.
— Попался, попался, — подтвердила бабушка Волк и толкнула локтем гражданина Никифорова. — Ходит здесь, вынюхивает, где что плохо лежит.
Тут бабушка нарочно носом показала, как именно вынюхивает гражданин Никифоров, и получилось действительно некрасиво.
— Признавайся, ты лазил в буфет?
— Лазил.
— Ну и куда монахов девал?
— Каких монахов?
— Сам знаешь каких.
— Не знаю никаких монахов, — заупрямился покладистый, в общем-то, гражданин. — Надо же мне было зайти в этот переулок. По всем улицам ходил — не попадался.
— Ты нам зубы не заговаривай! — сказала бабушка Волк. — Залез на крышу, грабли свои выставил — и нету голубей.
— Ничего подобного, — снова заупрямился гражданин Никифоров. — Не лазил я на крышу и грабли не выставлял.
— Выставлял, выставлял. Я сама видела. Залез на крышу и давай грабли выставлять, под антенну маскироваться, — сказала бабушка Волк и размахнулась.
Но тут Крендель мягко сказал:
— Бабуля.
— Что еще? — недовольно обернулась бабушка Волк.
— Бабуля, — повторил Крендель. — Вы же не видели, как он на крышу лазил. Вы в лифте сидели.
— А может, у меня бинокль был! — задиристо сказала бабушка Волк, но тут же замолчала, потому что при чем здесь бинокль.
— При чем здесь бинокль? — сказал гражданин Никифоров. — Вы, мадам, что-то перепутали. Ну, я пошел.
Он повернулся к нам спиной, вздрогнул и вдруг бросился со всех ног по переулку. Через секунду не было уже нигде гражданина Никифорова, и след его простыл. Я даже нарочно пощупал рукою след — да, простыл.