И каких же только голубей не бывает на свете! Удивительно, сколько вывели люди голубиных пород:
монахи,
почтари,
космачи,
скандароны,
чеграши,
грачи,
бородуны,
астраханские камыши,
воронежские жуки,
трубачи-барабанщики.
Можно продолжать без конца и все равно кого-нибудь позабудешь, каких-нибудь венских носарей.
И это ведь только домашние голуби. Диких тоже хватает. В наших лесах живут витютень, горлица, клинтух.
«Клинтух» — вот серьезное, строгое слово.
В нем вроде бы и нет ничего голубиного. Но скажи «клинтух» — сразу видишь, как летит над лесом свободный стремительный голубь.
Клинтух — вот голубь, в котором больше всего, на мой взгляд, голубиного смысла.
Ранней весной в сосновом бору слышится глухой ворчащий звук. Кажется, журчит самый могучий и нежный весенний ручей, но только льется он с вершины сосны. Это воркует клинтух. Прекрасно оперенной стрелой взлетает он с сосновой ветки, коротко и властно взмахивает крыльями и клином уходит в небо.
В его крыльях серовато-солнечного света столько силы, что при случае он уйдет и от сокола.
И какой же никудышний полет у городских сизарей. Они только и летают с крыши на тротуар и обратно.
Раз я видел, как стая сизарей перелетела с одной крыши на другую. Один сизарь остался на старом месте, ожидая, видно, что остальные скоро вернутся. Однако они не возвращались. Некоторое время сизарь сидел одиноко, но потом не вытерпел и полетел вслед за стаей, а тут вся стая поднялась и полетела обратно.
Стая и одинокий сизарь встретились в воздухе. Любой другой голубь — монах или почтовый — обязательно выкинул бы фигуру, закрутил бы в небе спираль и примкнул к стае, а сизарю лень было разворачиваться, он лишь взял в сторону и опустился на то место, где только что сидела вся стая. И все-таки даже сизарь, даже серая ворона или воробей радуют, когда я вижу их, летящих над городом.
Иногда бывает такое настроение, что кажется, даже небо покрыто асфальтом. Но вдруг над неподвижными домами, над железными крышами пролетает сизарь, и сразу глубже, живей становится городское небо.
Среди домашних голубей встречаются иногда невиданные летуны — турманы.
Вот летит над городом турман — чисто, спокойно. Но вдруг складывает крылья и кувыркается. То как подбитый падает турман, то снова становится на прямое крыло. Турман плещется в воздухе, кувыркается от радости, от счастья летать. Турман — это художник, это артист среди голубей.
Таким турманом был Великий Моня — гордость нашего дома и всей Крестьянской заставы, голубь-монах, который жил у нас на голубятне.
Крендель купил его, когда Моня, так сказать, еще не оперился. А через полгода Тимоха-голубятник, бывший хозяин Мони, уже не мог глядеть в небо без слез.
Из всех голубиных пород Крендель раз и навсегда выбрал монахов.
— В них гордость видна, — говорил он. — Один черный капюшончик на голове чего стоит!
Когда Крендель выпускал голубей — жильцы открывали окна, высовывались в форточки, а дядя Сюва притаскивал на крышу медный таз с водою и, сидя на корточках, глядел в таз, как летают голуби, потому что в небо смотреть было для него ослепительно.
Даже некоторые прохожие останавливались поглядеть, как носится в небе Моня, а те прохожие, которые глядят обычно себе под ноги, — те, конечно, не видели ничего.