Впилась-впиявилась веревка в шею, натянулась струной, придушила. Померк белый свет в глазах Наполеона.
— Шевелись, шевелись, собачка, — торопил человек в полушубке, тянул изо всех сил за веревку к лесу, к оврагу, тому самому, из которого выливается на небо Млечный Путь — молочная дорога.
Наполеон пробовал упираться, но веревка так схватила за горло, что ноги подкосились. Он еле поднялся и, спотыкаясь, поспешил к оврагу, куда тянула веревка. То рысью, то галопом бежал человек, а то тормозил, как бы делая вид, что он просто с собачкой прогуливается. Страшная палка, окованная полосовой сталью, тяжело лежала на его плече, а на спине подскакивал зеленый сундучок, бренькали в нем блесны, крючки и коробочки.
Ковылкинский овраг глубоко разрезал землю. Склоны его сплошь заросли глухой бузиной, одичавшей малиной, завалены были истлевшим хворостом, который вяло трещал под ногами.
У бузинных кустов веревка ослабла. Наполеон ткнулся в бурелом, пытаясь спрятаться.
— Сейчас-сейчас, — сказал полушубок. — Сейчас все будет в порядке. Я тебе колбаски дам.
Он резко дернул веревку, поволок недопеска вниз по склону.
На дне оврага чернел в снегу старый колодец. Бревна, из которых сложен был его сруб, давно сгнили, обросли грибами, похожими на оранжевые копыта.
— У фуфу! — вздохнул наконец полушубок, захлестнул Наполеонову веревку за скобу, вколоченную в бревна. — Ну вот и все путем. Сейчас будем колбаску есть. Хорошая колбаска, ну прямо сервелат.
Он открыл сундучок и вынул из него газетный сверток.
— На-ка, — сказал он и бросил Наполеону колесико колбасы с напухшим на нем маслом и крошками хлеба, а сам принялся жевать бутерброд. Белый его нос выглядывал из-под шапки и внимательно шевелился, как бы следя и за Наполеоном, и за поеданием бутерброда.
Недопесок тяжело дышал. Очень болела шея, нарезанная веревкой.
Он лег в снег, закрыл глаза.
— Ешь колбаску. Будь культурным зверьком. Все, кто нас увидит, так и подумают: культурный человек кормит свою собачку. Никто не догадается, что и человек-то я не очень культурный, а собачка — не собачка вовсе, а Наполеон!
Тут засмеялся человек, и действительно некультурно как-то засмеялся. От смеха вылетели из-под носа хлебные крошки.
— То-то бабы в автобусе болтают: Наполеон, мол, сбежал. Редкий зверек, мех золотой, государственного значения. А он, глядь, Наполеон, — вот он, в овражке сидит. Ху-ху! Сейчас мы поиграем в игру. Ты будешь Наполеон, а я Кутузов. И зовут меня как раз дядя Миша.
Он дожевал бутерброд, поднял с земли палку, окованную полосовой сталью.
— А то жена говорит, — толковал он Наполеону, — ну чего ты зря на рыбалку ездишь, только деньги переводишь! Вот я и привезу ей рыбку на воротник. Скажу: баба, ну что ты все ругаешься? Вот тебе окунек. Государственный окунек. Наполеон Третий! Видишь эту палочку? — спросил дядя Миша. — Это, Наполеоша, рыбацкая пешня, которой лед колют.
Тут он подпрыгнул и взмахнул рыбацкой пешней, Наполеон отскочил в сторону, спрятался за сруб колодца. Дядя Миша опустил пешню.
— У фуфу! — вздохнул он. — Не могу, Наполеоша. Какой я все-таки не очень хороший человек. Зверька хочу погубить из-за глупой бабы. Ну зачем ей воротник с такою рожей? Лучше уж воротник продать, а на деньги сервелат покупать…
Дядя Миша поднял пешню над головой.
— Что наша жизнь? — сказал он, подходя к Наполеону. — Сервелат!
