День начинала мама. Она надевала нарядный клеенчатый передник и быстро-быстро бегала из комнаты в кухню, готовила завтрак, прибирала, мыла посуду. А когда бабушка порывалась встать, ласково говорила:
— Лежи, лежи! Нечего тут двоим делать!
Сначала бабушка слушалась, потом начинала охать и возмущаться:
— Да чего это я лежать буду? У тебя одной дела, что ли? Мне вон кур выпустить надо!
Бабушка вставала, одевалась и шла к сарайчику. Оттуда уже неслось громкое кудахтанье и крик петуха.
— Ишь ты! — говорила бабушка. — Сейчас! Сейчас! Иди, иди, петушиная голова! Нечего на хозяйку глотку драть! Недовольный какой!
На крыльцо выбегала Таня. От утреннего умывания волосы и ресницы ее были мокрые, руки тоже были вытерты наспех. Она громко чмокала бабушку в щеку.
— Фу-ты, вся мокрая! — говорила старушка, утирая лицо платком.
— Ничего, обсохну, — не смущалась девочка.
Ей нравилось смотреть, как, густо сбившись в кучку, куры, оспаривая друг у друга крошки, стучат клювами по тарелке. Белые, черные, пестрые хвостики торчали вверх. Таня, растопырив руки, неожиданно бросалась ловить их. Куры с громким криком разлетались в разные стороны. Рассерженный петух бросался на Таню. Бабушка хватала девочку за руку:
— Ну, что ты делаешь? Озорница этакая! — И, втаскивая Таню в комнату, закрывала за ней дверь.
Таня бежала к маме:
— Мамочка, я тебе посуду помою! Нет, лучше подмету, ладно? Или пыль сотру, ладно?
— «Ладно, ладно»!.. — передразнивала ее мама. — Ну что ты ходишь за мной? Возьми щетку и подметай. Кажется, большая девочка — сама видишь, что нужно делать!
Таня со щеткой лезла под кровать и выметала оттуда башмаки и туфли. Потом высовывала щетку в окно и стучала по подоконнику, стряхивая с нее пыль.
— Тише! Тише! Бориску разбудишь!
Но трехлетний Бориска уже открыл глаза:
— А мама?
Он всегда просыпался с одним и тем же вопросом: «А мама?»
Таня бежала в кухню:
— Уже «А мама» проснулся!
Мама подходила к кроватке. Бориска теплыми руками обнимал маму за шею, дотрагивался пальчиком до маминых губ и просил:
— Смейся, мама!..
Бориска любил одеваться сам. Застегивая рубашечку, он часто попадал не в те петли, начинал сердиться, натягивал на себя одеяло и прятался под него с головой.
Тане становилось жалко братишку. Она бегала вокруг кроватки:
— Ку-ку! Ку-ку!
И, приподняв краешек одеяла, прижимала свое смеющееся лицо к толстым щекам брата.
— Уходи!.. Уходи! — отбивался Бориска.
Мама обнимала девочку:
— Оставь его. Он капризный сегодня, неприятный какой-то.
— Нет, приятный! — кричал Бориска, высовывая из-под одеяла испуганное лицо. И, видя, что мама с Таней уходят, протягивал к ним пухлые ладошки: — Нет, приятный, нет, приятный!
Мама с Таней переглядывались, как две заговорщицы.
— Вернемся уже, — шептала Таня, — а то заревет…
— Ну, будешь хорошим мальчиком? Я тебя сейчас одену…
— Ладно, — неожиданно соглашался Бориска.
По сравнению с братишкой Таня чувствовала себя очень умной и взрослой.
— Тебе до меня еще много жить надо, и все равно я всегда старше буду, — говорила она братишке.
На дворе Таня затевала шумные, беспокойные игры. Большей частью она придумывала их сама. Любимая ее игра в «путешествие» редко кончалась хорошо. То какой-нибудь мальчишка сваливался с корабля, построенного детьми из садовых скамеек, то разбивал себе нос, прыгая с бочки. За рев маленький путешественник исключался из игры. А Таня снова выезжала в открытый океан, отбирая себе самых ловких и крепких ребят. Младшие, сбившись в кучу, завистливо смотрели, как, сидя верхом на скамейке и разгребая руками воздух, уплывают от них старшие.
Моряки — народ отважный,
Не пугает их вода… —
запевала Таня. Но тут появлялись взрослые:
— Почему ты малышей не берешь? Играйте все вместе. Нехорошо так…
Тане становилось скучно, и она шла домой.
— Что прибежала? — подозрительно спрашивала бабушка. — Напроказила небось?
— Скучно, — говорила Таня.
— Ну, сейчас плясать будем, — ворчала бабушка. — Погляди лучше книжку. Все перезабыла поди. Второклассница!..
За ужином мама была молчалива, что-то обдумывала про себя, а потом вдруг подошла к бабушке и крепко поцеловала ее.
