Как-то раз — Муми-тролль был ещё совсем маленьким — Муми-папа умудрился схватить простуду в самую жаркую пору лета. Он не хотел пить тёплое молоко с луком и сахаром, не хотел лежать в постели, а сидел на качелях в саду, без конца сморкался и жаловался, что у сигар отвратительный вкус; вся лужайка вокруг была усеяна его носовыми платками, и Муми-мама уносила их в маленькой корзинке.
Но вот насморк усилился, Муми-папа перебрался на веранду, уселся в кресло-качалку и по самые глаза укутался в шерстяные одеяла, а Муми-мама дала ему настоящего пунша с ромом. Да только опоздала. У пунша был такой же противный вкус, как у молока с луком, и Муми-папа с отчаянья пошёл и плюхнулся на свою кровать в северной комнате в мансарде. Прежде он никогда не болел и теперь ужас как серьёзно переживал из-за болезни.
Когда горло у Муми-папы разболелось дальше некуда, он попросил Муми-маму сходить за Муми-троллем, Снусмумриком и Сниффом. Они явились и обступили его постель. Он призвал их прожить жизнь с настоящими приключениями и попросил Сниффа сходить за трамвайным вагончиком из пенки, который стоял на комоде в гостиной. Но голос у Муми-папы был совсем хриплый, и никто не разобрал, чего он просит.
Его укутали одеялами, утешили, посочувствовали, дали ему карамелек с аспирином и интересных книжек, а потом все снова выбрались на солнышко.
Муми-папа, рассерженный, остался наедине с собой и заснул. Проснулся он только под вечер, боль в горле немножко прошла, но не прошёл накативший на него дурной стих. Он позвонил в колокольчик, стоявший на тумбочке возле кровати, и Муми-мама мигом взбежала вверх по лестнице и спросила, как он себя чувствует.
— Паршиво, — отвечал Муми-папа. — Но это не имеет значения. Для меня сейчас очень важно, чтобы ты проявила интерес к моему пенковому трамвайчику.
— Это тот, что стоит украшением в гостиной? — удивлённо спросила Муми-мама. — А что в нём особенного?
Муми-папа так и привскочил в постели.
— Неужели ты не знаешь, какую важную роль этот трамвайчик сыграл в моей молодости? — спросил он.
— Да-да, помнится, он достался тебе в какой-то лотерее или что-то в этом роде, — ответила Муми-мама.
Муми-папа укоризненно покачал головой, высморкался и вздохнул.
— Я так и знал, — сказал он. — Подумай только, что было бы, если б я умер сегодня утром от простуды. Тогда никто из вас не узнал бы ровно ничего о том, как дорог мне этот трамвайчик. Надо полагать, так же обстоит дело и с массой других важных вещей. Я рассказывал вам о своей молодости, но вы, разумеется, всё позабыли.
— Ни разве что какую-нибудь детальку тут и там, — согласилась Муми-мама. — Память помаленьку начинает нам изменять… Хочешь обедать. Я приготовила летний суп и кисель.
— Ну их, — мрачно ответил Муми-папа, отвернулся к стене и зашёлся глухим кашлем.
Муми-мама присела и некоторое время глядела на него затем сказала:
— Знаешь что, я недавно прибиралась на чердаке и нашла большую тетрадь в коленкоровой обложке. Тебе не кажется, что ты должен написать книги о своей молодости?
Муми-папа ничего не ответил, но кашлять перестал.
— Это было бы куда как кстати теперь, когда ты простудился и не можешь выходить на свежий воздух, — продолжала Муми-мама. — Кажется, это называется писать мемауры или что-то вроде этого — когда кто-нибудь пишет о своей жизни.
— Не мемауры, а мемуары, — сказал Муми-папа.
— А потом ты мог бы читать нам вслух написанное. Ну, скажем, после завтрака или после обеда.
— Так скоро это не делается! — воскликнул Муми-папа и восстал из шерстяных одеял. — Не думай, что книги пишутся так легко. Я не прочту ни слова, пока не будет готова целая глава, и сперва буду читать только тебе, а уж потом остальным.
— Ты прав, как никогда, — сказала Муми-мама, поднялась на чердак и достала тетрадь.
— Как он себя чувствует? — спросил Муми-тролль.
— Ему лучше, — ответила Муми-мама. И теперь держите себя тише воды, ниже травы: твои папа начинает писать мемуары.