— Я! — крикнул я с такой силой, что аж подскочил на месте и тут же сконфузился.
А вслед за мною кто-то ещё, уже не так громко, выкликнул:
— Девятьсот девяносто девятый!
— Выступи вперёд, бедняга тролль, — сказал Самодержец. — Вот тебе ни на что не пригодное вознаграждение для мечтателя. Нравится оно тебе?
— Страшно нравится, Ваше Величество, — выдохнул я из себя и впился глазами в приз.
Двадцать седьмой был, бесспорно, наилучший — украшение для гостиной, пенковый трамвайчик на коралловой подставке. На передней площадке прицепного вагона можно было хранить английские булавки. Шестьдесят седьмой номер была инкрустированная гранатами мутовка для сбивания шампанского. Ещё я выиграл акулий зуб, законсервированное колечко дыма и разукрашенную ручку к шарманке. Можете себе представить, как я был счастлив?!
И можете ли вы понять, дорогие читатели: я почти простил Самодержцу, что он вёл себя так не по-королевски, более того — он вдруг предстал в моих глазах настоящим славным Королём.
— А что мне? — крикнула дочь Мимлы (нечего и удивляться, что это она нашла приз девятьсот девяносто девятый).
— Крошка Мимла, — серьёзно сказал Король. — Ты должна поцеловать Нас в нос.
Дочь Мимлы взобралась на колени к Самодержцу и поцеловала его в его старый самодержавный нос, меж тем как все прочие кричали ура и поедали свои призы.
Это был Праздник Сада с размахом. С наступлением сумерек повсюду в Парке Сюрпризов засветились разноцветные фонари, начались танцы, затеялись веселые потасовки. Самодержец раздавал воздушные шары, открывал большущие бочки с сидром, повсюду горели бивачные костры, на которых варили суп и жарили колбасу.
Прохаживаясь между гостей, я заметил большую мимлу, которая, казалось, состояла всецело из округлостей. Я приблизился к ней, отвесил поклон и сказал:
— Прошу прощения, возможно ли, что вы та самая Мимла?
— Та самая! — ответила Мимла и засмеялась. — Елки-палки, чего только я не ела! Очень жаль, что ты получил такие чудные прибытки!
— Чудные?! — воскликнул я. — Что может быть лучше ни к чему не пригодного вознаграждения для мечтателя. И учтиво добавил: — Естественно, ваша дочь получила главный приз.
— Она честь семьи, — гордо согласилась Мимла.
— Так вы больше не сердитесь на неё? — спросил я.
— Сержусь? — удивилась Мимла. — С какой стати? Мне некогда сердиться. У меня не то восемнадцать, не то девятнадцать детишек, их надо обстирывать, укладывать спать, одевать, раздевать, кормить, просмаркивать, утешать и морра знает, что еще. Нет, мой юный друг, мне приходится куда как весело!
— А что ваш уникум-брат? — продолжал я беседу.
— Брат? — спросила Мимла.
— Да, дядюшка вашей дочери, — пояснил я. — Тот, что спит в своей рыжей бороде. (Слава те, Господи, я ни словом не обмолвился о мышах, что жили в бороде.)
Мимла расхохоталась во всё горло и сказала:
— Ну и доченька у меня! Она всё наврала! Насколько мне известно, у неё вовсе нет никакого дядюшки. Ну пока, охота покружиться на карусели.
С этими словами Мимла сгребла в охапку столько своих детишек, сколько вместилось, и шагнула к одному из красных сидений, которое влёк за собой серый в яблоках конь.
— Уникум-мимла, — сказал Супротивка с неподдельным удивлением.
На спине коня сидел Зверок-Шнырок с каким-то странным выражением на лице.
— Как дела? — спросил я. — Тебе невесело?
— Ничего, спасибо, — пробормотал Зверок-Шнырок. Мне жутко хорошо. Вот только всё кружишься, кружишься, и становится как-то не по себе…
— Сколько кругов ты уже накружил? — спросил я.
— Не знаю, — уныло ответил он. — Много-много!
— Прошу прощенья, но я должен! Может, мне больше никогда в жизни не придется кружиться на карусели… О, она опять завертелась!
— Пора домой, — сказал Фредриксон. — Где Король?
Но Самодержец был увлечён катанием с горок, и мы тихо-мирно удалились. Один только Супротивка остался. Он заявил, что они с Мимлой собираются качаться на качелях до самой зари. На краю лужайки мы нашли своего Скалотяпа. Он дрых, зарывшись в мох.
— Привет, — сказал я. — Ты не пойдёшь получать свои призы?
— Призы? — удивлённо моргая, переспросил Скалотяп.
— Ну да, яйца, которые ты нашёл, — сказал Фредриксон. Ты набрал их целую дюжину.
— Я съел их, — сконфуженно сказал Скалотяп. — От нечего делать, пока я вас ждал.
Очень интересно, что выиграл бы Скалотяп и кому достались его призы. Возможно, Самодержец приберег их до своего следующего столетнего юбилея.
Муми-папа перевернул страницу и сказал:
— Глава шестая.
— Погоди минутку, сказал Снусмумрик. — А мой папа любил ту мимлу?
— Спрашиваешь! — ответил Муми-папа. — Насколько мне помнится, они бегали вместе как угорелые и смеялись до упаду.
— Он любил её больше, чем меня? — спросил Снусмумрик.
— Но ведь тебя тогда ещё не было на свете, — отвечал Муми-папа.
Снусмумрик фыркнул, натянул шляпу на уши и отвернулся к окну.
Муми-папа поглядел на него, поднялся, мягко прошлёпал к угловому шкафу и долго рылся там на верхней полке. Вернулся он с длинным, блестящим акульим зубом.
— На, — сказал он, — твой папа часто любовался им.
Снусмумрик поглядел на акулий зуб.
— Красивый, — сказал он. — Повешу над своей постелью. А он ушибся, когда бык швырнул его в розовый куст?
— Нет, — ответил Муми-папа. — Супротивка мягкий, как кошка, да к тому же рога у быка были чучельные тоже, мягкие.
— Ну а что сталось с другими выигрышами? — спросил Снифф. — Трамвайчик-то стоит под зеркалом в гостиной, а где всё остальное?
— Н-да, шампанского-то мы никогда не пили, — словно спохватившись, сказал Муми-папа. — Так что мутовка, наверное, всё время пролежала в ящике кухонного стола. А кольцо дыма растаяло, годы-то или…
— А разукрашенная ручка к шарманке! — воскликнул Снифф.
— Н-да, — сказал Муми-папа. — Если б только я знал, когда у тебя день рождения. Да только твой папа всё время пропадал неизвестно где с календарём.
— А как же мои именины! — умолял Снифф.
— Ладно, будет тебе на именины подарок, но пока это покрыто тайной, — сказал Муми-папа. — А теперь тихо, читаю дальше.