ХЛЕБ
Суббота, 18 июня
На другое утро, пролетев немного над провинцией Онгерманланд, орел сказал, что нынче он голоден и ему надо непременно раздобыть себе корм. Посадив мальчика на громадную сосну, стоявшую на высоком горном кряже, он улетел.
Мальчик нашел себе уютное местечко на развилине двух ветвей и сидел там, глядя вниз на Онгерманланд. Утро стояло пригожее, солнце позолотило верхушки деревьев, слабый ветерок, играя, шевелил хвою, из лесу доносилось дивное благоухание. Перед мальчиком раскинулся чудный край. Нильс был весел, беззаботен, и ему казалось, что никому на свете не живется так хорошо, как ему.
Перед ним открывался широкий, ничем не заслоняемый вид на все стороны. На западе поднимались утесы и горные вершины. И чем дальше они отстояли от него, тем более дикими и высокими казались. На востоке тоже громоздились гряды гор, но они, постепенно опускаясь, становились все ниже, пока не превращались у самого моря в настоящую равнину.
Повсюду сверкали реки и речушки, то и дело образовывавшие водопады и пороги, затруднявшие их бег в горах. Но стоило им приблизиться к побережью, как эти же реки и речушки широко расстилали свои сверкающие воды. Мальчик видел с дерева и Ботнический залив.
У берега он был усеян точками островов и изрезан зубцами мысов. А дальше, в глубине, чистая гладь залива казалась подернутой сплошной голубой пеленой, как летнее небо.
«Здешний край похож на речной берег, над которым недавно пролился дождь и где еще виднеются оставленные им ручейки; ручейки эти растекаются по всему берегу, прокладывая борозды и заполняя их водой. Они змеятся, извиваются, а после сбегаются воедино, — думал мальчик. — До чего же красив Онгерманланд! Помнится, старик лапландец в Скансене говаривал, что Швеция в недобрый для нее час была перевернута кверху ногами. Все смеялись над ним, но он стоял на своем и все повторял: если б эти люди только видели, как чудесно там, наверху, на севере, они бы поняли: вряд ли с самого начала северным землям было предназначено лежать так далеко, на краю света. И я почти уверен, что лапландец говорил правду».
Насмотревшись вволю на открывавшийся перед ним прекрасный вид, мальчик снял со спины котомку, вытащил оттуда кусочек белой крупитчатой булочки и стал есть. «Пожалуй, такой вкусной булки я не едал, — думал он — А как много еще осталось! Хватит, пожалуй, на несколько дней. Не думал я вчера, что раздобуду такое богатство!»
Смакуя булочку, он стал вспоминать, как она к нему попала. «Оттого она и кажется такой вкусной, что досталась мне просто чудом», — подумал он.
Орел и мальчик покинули Медельпад еще накануне вечером. Только они перелетели пределы Онгерманланда, как мальчик увидел речную долину и реку. Они были красивее всех остальных долин и рек, виденных им во время путешествия.
Долина раскинулась среди гор на диво просторно, так что мальчику пришло на ум — уж не вырыла ли ее в стародавние времена другая река, много крупнее и мощнее той, которая текла там сейчас. А после того, как вырыли долину, она мало-помалу стала заполняться песком и землей, конечно, не вся сразу, а начиная от подножия гор. Уже в этом песке и земле та река, что теперь бежала по долине, тоже широкая и многоводная, прорыла глубокое русло и сотворила себе великолепные, затейливо изрезанные берега. Они то опускались вниз мягкими пологими склонами, пестрыми от разбросанных повсюду красных, голубых и желтых цветов, таких ярких, что даже издали мальчик различал их; то поднимались ввысь отвесными стенами и башнями там, где береговая насыпь была твердая-претвердая и даже не могла ее сточить.
С высоты мальчику казалось, будто внизу он видит одновременно три разных мира. Глубоко, на дне долины, где бежала вперед река, был один мир. Там сплавляли лес, там от причала к причалу устремлялись речные суда, шумели лесопильные заводы, нагружались большие баржи. Там ловили лососей, плавали на веслах, ходили под парусами. Там взад-вперед стаями летали ласточки, которые вили гнезда в крутом, отвесном склоне.
Но чуть повыше, на равнине, простиравшейся до подножья гор, начинался совсем другой мир! Там поднимались усадьбы, селения и церкви, а крестьяне засевали свои небольшие пашни. Там повсюду зеленели луга, пасся скот; там, в огородиках, засаженных капустой, трудились женщины; там змеились проселки, шумели по железной дороге поезда.
А над всем этим, на вершинах поросших лесом горных кряжей, мальчик увидел еще один, совсем новый для него мир. Там высиживали птенцов глухарки, в густых зарослях скрывались лоси, караулили добычу рыси и грызли орехи белки. Там благоухала хвоя, цвел черничник, пели дрозды.
Наглядевшись на эту благодатную долину и горные кряжи, мальчик стал жаловаться, что хочет есть. Вот уже целых два дня у него во рту маковой росинки не было, и он совсем изголодался.
Горго не хотелось, чтобы пошли толки, будто мальчику с ним живется хуже, чем с дикими гусями, и он тотчас замедлил свой полет.
— Что же ты раньше об этом не сказал? — рассердился орел. — Ты получишь столько корма, сколько пожелаешь. Разве можно голодать, когда летаешь вместе с орлом?!
Вскоре Горго увидел какого-то крестьянина, который засевал поле совсем близко от берега реки. Крестьянин носил зерно в корзинке, висевшей у него на груди. Всякий раз, когда зерно в корзинке кончалось, он насыпал новое из мешка, стоявшего у межи. Орел решил, что мешок этот битком набит самым отборным кормом, какой только может пожелать мальчик. И Горго стрелой ринулся к земле.
Но не успел он снизиться, как вокруг поднялся ужасный шум. И сороки, и воробьи, и ласточки, оглушительно крича, бросились к орлу, думая, что он собирается вонзить когти в кого-нибудь из них:
— Прочь, прочь, разбойник! Прочь, прочь, птичий погубитель! — кричали они.
Птицы подняли страшный переполох! На шум прибежал крестьянин, и орлу пришлось поспешно взлететь ввысь, а мальчику так и не досталось ни единого зернышка.