Синьор Притворини

Синьор Притворини был ужасным неженкой. Вы даже себе представить не можете, каким он был неженкой! Если, например, по стене ползла сороконожка, он уже не мог спать и жаловался на шум. Ну а уж если муравьишка нечаянно ронял на пол крупицу сахара, он в ужасе подскакивал и кричал:

— Караул! Землетрясение!

Само собой разумеется, он терпеть не мог детей, грозу и мотоциклы. Но больше всего ему досаждала пыль, лежавшая обычно на полу или на земле. Из-за нее синьор Притворини даже не мог ходить по комнате, а заставлял своего слугу-силача носить себя на руках. Слугу звали Гульельмо, и Притворини целыми днями кричал на него:

— Тише, Гульельмо! Делай все как можно тише! Не то я не выдержу и разлечусь на куски!

Оттого что он никогда не ходил, он стал толстеть, и чем больше толстел, тем становился чувствительнее. Под конец его стали беспокоить даже мозоли на руках у Гульельмо.

— Да что же это такое, Гульельмо! — сердился он. — Сколько раз тебе говорить, чтобы ты надевал перчатки, когда поднимаешь меня!

Гульельмо отдувался и с трудом натягивал на руки громадные перчатки, такие толстые и широкие, что они наверняка были бы велики даже бегемоту.

А синьор Притворини все толстел и толстел, и с каждым днем становился все тяжелее. Теперь даже зимой бедняга Гульельмо обливался потом, словно на дворе стояла июльская жара. И вот однажды он подумал: „А что будет, если я сброшу синьора Притворини с балкона?“

Случилось так, что как раз в этот день синьор Притворини нарядился в белый чесучовый костюм. И когда Гульельмо сбросил его с балкона, он угодил на то самое место, где незадолго до этого муха оставила свою точечку. Точечка еще не совсем засохла и испачкала синьору Притворини его белые брюки. Чтобы разглядеть это пятнышко, нужен был бы самый сильный микроскоп, но синьор Притворини был таким неженкой, что тут же умер от огорчения.